И там... на службе, я почувствовал, а потом и понял, что Родина и страна, в которой ты родился, - не одно и то же. Наверное, это и так понятно, но это же надо понять... ну, понять! И многие из ребят, с которыми я служил, так этого и не поняли, но сильно что-то такое подозревали, для них в этом случае было важнее - кто предал. Страна или Родина? Вот тут надо разобраться..., но не будем.... Я же сказал, что ребята..., многие из них, не поняли..., а только подозревали.

Но они придумывали для себя конкретные объекты подозрений. У них у всех..., у всех... То есть их девушки их не дождались, а выходили замуж, за всяких студентов и прочих отмазывающихся от службы. И тут они давали горя...о..о..о..: "Я вернусь - этот студент у меня попляшет, он у меня - вот так будет там танцевать, вот так".

"Тока мама никогда не предаст, тока мама,... тока мамочка..."

А для этого нужно было сделать вот что. Сходить в форме, сфотографироваться... Сделать красивую фотографию, на обратной стороне написать "пусть напомнит тебе обо мне неподвижная личность моя" и отправить ей... и вслед так... "Сука..."

Письма писали в какие-то города, которые Бог знает где.... В такие города.... Которые, когда летишь на самолёте... подлетаешь к городу.. и хочется попросить... "Разверните самолёт... пожалуйста..." Когда подъезжаешь к ним ночью, они видны точками освещенных окон. И все эти окна желты.... Такой свет..., от которого хочется развернуться и ехать в темноту. А иногда едешь по центральной улице такого города и, вдруг, глянешь в окно второго этажа, и видно - это кухня. А шторы такого цвета..., и обои..., и абажур оранжевый, пластмассовый, а у окна спина мужика на секундочку мелькнет, в майке, голубой... наверное. И все известно..., о чем там говорят, что там в холодильнике, что на столе..., и какая посуда стоит в серванте в комнате, и какой диван, и какой висит на стене ковер и чеканка....

И оттого, что ты заглянул в это окно, и от этого знания... становится так... скучно. Ну, как если бы взять пыль, которая валиками собирается в труднодоступных углах под кроватью, и набить ею рот... и так жить. Жить.

Родина предала.... Но мы Родину не предали..., мы ее защищали... постоянно.... А однажды нас наказывали искусством. То есть однажды мы провинились, все, сильнее обычного. И командир всего учебного отряда нас наказал. Сильно.

Нам двадцать раз показали фильм "Жестокий романс". Такой фильм... хороший.... Нам показывали его каждый день, после того как стемнеет, - в летнем кинотеатре.... Был конец октября. Фильм показывали без звука. Специально поставленные люди следили за тем, чтобы мы не спали. А фильм шел и шел день за днем, в смысле ночь за ночью. Ну, мы-то еще ладно, но каково было узбекам или ну,... другим ребятам? Для кого Волга - не матушка-река. Как они должны были ненавидеть Никиту Михалкова, который безмолвно, самодовольно открывал рот.... Они же не знали, что он поет про мохнатого шмеля.... И почему так пляшут цыгане. (Здесь нелишне было бы показать, как они танцуют.) Мы сидели и спали с открытыми глазами, а на экране, из-за того что части фильма были самым удивительным образом перепутаны, - только что убитая героиня вдруг танцевала... и вообще все, что было на экране, было так мучительно, что я не переставал удивляться точности выбора фильма. Но, конечно же, все наше кино такое... для узбека..., в смысле.

Я помню, как эти ребята, родившиеся где-то в Ферганской долине, шли в строю с нами и пели... громко...:

Россия, любимая моя,
Поля родные, березки, тополя...

Они писали в своих дембельских альбомах какие-то псевдовысказывания Петра Первого. Вроде такого: "Рябых и кривых на российский флот не брать, дабы не позорили они своим видом государства Российского". Видели бы вы этих ребят..., которые это записывали в свои альбомы. Они увозили в свои кишлаки татуировки с Андреевскими флагами, кораблями и надписями, сделанными "былинными" буквами, в память о "славе Российского флота". Забавно смотрелись чайки на мусульманских плечах и грудях.

А однажды я видел, как один красавец азербайджанец писал в письме какой-то незнакомке, из Омска по-моему. Просто переписывая буквы малознакомого ему русского языка, имея в виду свою фотографию, которую он тоже посылал:

Не смотри, что здесь нет красоты,
Красота в жизни не каждому дается,
Но зато здесь простая душа
И сердце простое так бьется.

Но это так, к слову.

Что мы там делали все-таки? Мы делали очень много всякой фигни.... Все это, понятно, называлось - "защита Родины". Сейчас ясно, что делали мы это нормально - никто не напал на нас в это время. Так ведь.

Потом, когда мы попали на корабль, стало проще. Втянулись уже как-то. Времени было уже не жалко. На небо посматривать какой-то странной потребности уже не было. Кстати, какое небо над океаном, я не помню, наверное, не видел ни разу, голову не поднял. Вот шли мы на корабле. Все здорово, все по местам, все работает. "Жизнь всего экипажа в руках одного дурака. Не будь этим дураком!" - кричал старпом... часто, считая это очень остроумным. Все было здорово на корабле.

Но вдруг придет в голову мысль - наш корабль плывет по поверхности планеты Земля. Это мировой океан, а по его поверхности плывет железный такой..., а на нем сто двадцать восемь человек. А вокруг воздух, а дальше - космос, другие планеты. И это называется - "защищать Родину". После такой мысли трудно собрать все воедино, ну, чтобы можно было дальше всем этим заниматься, участвовать в этом. В смысле.... Старпом сильно помогал. Всегда.

Как все-таки здорово русские моряки умели топить собственные корабли! Нет, они замечательно умели делать все, что нужно, но это - они делали особенно талантливо. Я не имею в виду то, как топили черноморский флот, ну, с целью перегородить входы в.... Нет, нет. Я имею в виду.... Все было здорово. Но либо разведка оплошала, либо телеграмма не дошла, либо забыли предупредить, и крейсер, без сопровождения, попал в туман.... А там - западня, в смысле вражеская эскадра. Кругом враги. А мы против всех. Всегда! Одни. В западне! Против всех! Ёё..ё..ёлки..и! И тогда уже..., кроме шуток. Тогда уже.... Если кругом враги.... Тогда - ооо..о..о..о! Тогда - огонь из всех орудий и наши комендоры - самые лучшие. И во всех казематах, у каждого орудия, истекая кровью и потом, быстро и точно, среди всего этого ада - они...! И вот уже один вражеский эсминец пошел ко дну, один крейсер уходит из боя, кренясь и горя, еще два корабля сильно потрепаны, а мы еще бьем из трех пушек. Кругом все красно, все красно, и ночь уже отступает, и вот-вот рассвет. Вот уже.... Но кончились снаряды. Командир белоснежным платком протирает внутреннюю часть фуражки, надевает на забинтованное плечо белый китель в крестах и звездах, записывает последнюю запись в журнал.
- Ну что, Сережа? - спрашивает он штурмана.
- Предлагают сдаться, их флагман горит, но они подняли флаги...
- Хорошо дрались матросики, мои матросы... - говорит капитан. - Все, Сережа,...да....
- Понятно, Алексей Дмитриевич, все были готовы, все надели "первый срок"...

А на искореженной палубе стояли, сидели, лежали, кто-то, шатаясь, шел.... А как умели умирать русские моряки! Вот, сидят на палубе, один уже умер, а второй умирает... И курит... И тот, который курит, говорит тому, который умер: "Слыш, Вась... Как-то самолёты сегодня низко разлетались..."

Русские моряки - герои... настоящие. Настоящие. Они курили или умирали от ран, а молоденький мичман и пара усатых старшин шли открывать кингстоны. А командир стоял на мостике...! И всходило солнце... над дымами, над Андреевским флагом.

А в это время на английском (или немецком, да хоть на японском) флагмане команда тушила пожар, суетилась.... А адмирал спрашивал какого-нибудь офицера:
- Ну что там русские? Молчат?
- Молчат, сэр. У них, видимо, закончился боезапас.
- Да..а..а.... Как они дрались а...?! Как дрались! Мне бы таких моряков. Вы приготовьте все, приготовьте каюту для русского капитана. Надо принять всех на борт, я хочу посмотреть на этих моряков.
- Простите, сэр, но...... они утонули.
- То есть как? Вы сигналили им, что мы....
- Да, сэр,... но они..., мы видели их - все в парадной форме..., видимо, открыли кингстоны...
- Утонули, что ли? Все?
- Все, сэр.
- Стоп! А какой смысл? Бой же уже закончился.
- Утонули, сэр, только бескозырки на воде.
- Не понял.... Я не понял. Смысла-то нет.... Ну надо же! Ну... вы... там... отсалютуйте. Все-таки классные моряки были.... Зачем? Стрельните из пушки... в честь.... Непонятно.

И задумался адмирал на две недели...

И действительно! Был корабль большой.... Вот интересно - Александр Матросов.... Был солдат, но Матросов.... Тоже открыл свои кингстоны. И так, скрипнув зубами, ррраз.... Страшно.

Вот и я однажды защитил Родину. Один. Лично сам. Да-да! Я был... в бою, скорее, конечно, это был бой, но я его выиграл, не оставив врагу никаких шансов.

В проливе Лаперуза к нам со стороны острова Хоккайдо подлетел маленький самолетик. Его, видимо, просто послали посмотреть на нас поближе. Он, не долетев до нас, стал разворачиваться, и я увидел летчика. Голову. Лицо в очках - японский летчик. И на какую-то секундочку он взглянул на меня, и я, не думая, моментально,... раз - и показал ему руками......, в смысле - хрена тебе! Он тут же развернулся и улетел к Японии, а я победил. Вот и все.

Это был наш поединок. Хотя я понимаю, что у японца были заняты руки, но я... все равно победил. У меня была реакция лучше..., в общем, победил, а победителя не....

Ребята, с которыми я служил, все хотели домой. Даже те, у кого и дома-то не было. Просто нужно было хотеть. Хотеть домой было проще и понятнее всего.

В голове все время звучало: "Хочудомой, хочудомой, хочудомой". "Хочу есть" и "хочудомой", "хочу спать" и "хочудомой", все время, все время, как стук колес в поезде. Этот стук то слышно, то не слышно, он то приятен, то невыносим, но он все время есть, когда ты в поезде, конечно.

Ребята шили форму, готовились приехать в свой городок или поселок. Корабль по ночам превращался в мастерскую. Везде шлифовали бляхи и точили каблуки, рисовали альбомы - готовились. Весь последний год службы уходил на подготовку к возвращению домой.

Клеши делались - сорок сантиметров, в клеши вшивались гитарные струны, чтобы они были всегда натянуты, в стрелки брюк насыпали воск и утюжили. С приборов соскребали фосфорную краску, смешивали с эпоксидной смолой и обводили этой смесью буквы на ленточке бескозырки. Зачем? Чтобы светились в темноте. Манжеты подшивали бархатом. Лучше всего синим, черным или красным. Зеленым - лажа, но если ничего другого не было, шили зеленый. Ленточки свисали... ниже пояса. В общем - красота!

И вот все это продумывалось, готовилось, тщательно пряталось в тайниках, украдывалось, оберегалось..., ужас.

А потом дембелек садился в поезд, приезжал к себе в село, в первый же вечер напивался, рвал эту красоту или обблевывал - все с непривычки к свободе. Форма комкалась и запрятывалась в какой-нибудь дальний угол. И все говорили: "Ну, слава Богу, нельзя же таким петухом ходить. Все! И живи себе, живи". А жить как..., никто не говорил. Могло, правда, начаться и кончиться все еще в поезде. И тогда дембелек выходит на родном полустанке виноватый, помятый такой.... Он же надеялся, что Родина ему будет благодарна. Что все будут смотреть на него, как когда-то я смотрел на тех людей, выходящих из кинотеатра. В смысле, уважать будут, будут любить.