В первый класс он явился неполных семи лет, с изрядными познаниями в классической литературе, со знанием наизусть всего Брема и с представлением о теории бесконечно малых. Кроме того, был автором около четырёх десятков изобретений, подробно описанных в специальной тетради (я запомнил из них только некий универтаз, мухолет, охотничий велосипед особой конструкции, ботинки-самочинки, складные лыжи и надувной книжный шкаф), оригинальных иллюстраций к "Приключениям Тома Сойера", научного трактата "Психология кошек", оперы "Одуванчик", многосерийного комикса "Сумасшедшая мышь" и прочая и прочая, включая книгу Синих Стихов. Толстая общая тетрадь со стихами, написанными синим карандашом, - стихи он писал только так. Один мне запомнился (не ручаюсь за полную точность).

В этом стихотворении было и предсказание... А вот из более позднего, лет через семь - вот какой перелёт:

Вы могли бы подумать, что с этим мальчиком начали спозаранку заниматься, как-то там особенно развивать, или среда была повышенно культурная. Описываю обстановку. Перегороженная на три закутка комната в коммунальной квартире на 28 жильцов. Безмерной, как нам тогда казалось, длины коридор, завершавшийся чёрной ванной с колонкой: чадная кухня с толпившимися на ней громадными дяденьками и тетеньками (постепенно уменьшавшимися в размерах).

Таких колоссальных чёрных тараканов, как в ванной и туалете этой квартиры, нигде более я не видел. Академик уверял меня, что они обожают музыку. И действительно, как-то при мне он играл им в уборной на флейте, которую сделал из старого деревянного фонендоскопа. Слушатели в большом количестве выползали из углов, благодарственно шевеля усами, и послушно заползали в унитаз, где мы их и топили. (Яростный стук в дверь: "Опять здесь заперся со своей дудкой!.."). Парочку экземпляров средней величины однажды принёс в школу, чтобы показать на уроке зоологии, как их можно вводить в гипноз, но экземпляры каким-то образом оказались в носовом платке завуча Клавдии Ивановны...

Трудно сейчас, оглядкой, судить о его отношениях с родителями - я ведь наблюдал Академика из того состояния, когда предки воспринимаются как нечто стандартное, присущее человеку как неизбежное зло или как часть тела... Отец - типографский рабочий, линотипист, хромой инвалид; дома его видели мало, в основном в задумчиво-нетрезвом состоянии. Мать - хирургическая медсестра, работала на двух ставках. Маленькая, сухонькая, чёрно-седая женщина, казавшаяся мне похожей на мышь, большие глаза, того же чайного цвета, никогда не менявшие выражения остановленной боли. Вместо улыбки - торопливая гримаска, точные, быстрые хозяйственные движения, голос неожиданно низкий и хриплый.
Академик её, надо думать, любил, но какой-то неоткровенной, подавленной, что ли, любовью - это часто бывает у мальчиков... Она, в свою очередь, была женщиной далёкой от сентиментальности. Я никогда не замечал между ними нежности.

Ещё были у Клячко две сестры, намного старше его, стрекотливые девицы независимого поведения; они часто ссорились, на нас тоже покрикивали и вели, насколько мы могли понять, напряженную личную жизнь; одна пошла потом по торговле, другая уехала на дальнюю стройку. А в самом тёмном закутке, на высоком топчане, лежала в многолетнем параличе "ничейная бабушка", как её называли, неизвестно как попавшая в семью ещё во время войны, без документов, безо всего, так и оставшаяся. В обязанности Клячко входило кормить её, подкладывать судно, обмывать пролежни. Эту бабусю он, кажется, и любил больше всех. Под топчаном у неё устроил себе мастерскую, лабораторию и склад всякой всячины.

Свои дед и бабка умерли до войны и во время войны. Материнский дед, из костромских слесарей, самоучкой поднялся довольно-таки высоко: имел три высших образования - медицинское, юридическое и философское, был некоторое время, понимаете ли, кантианцем. От деда этого и остались в доме кое-какие книги. В остальном влияния практически не ощущалось.

Главным жизненным состоянием Академика была предоставленность самому себе. Особого внимания он как будто бы и те требовал; до поры до времени это был очень удобный ребёнок: неплаксивый, в высшей степени понятливый, всегда занятый чем-то своим. Обзавёлся ещё и способностью ограждать себя от внимания, уходить не уходя, - защитным полем сосредоточенности...

Его мозг обладал такой могучей силой самообучения (свойственной и всем детям, но в другой степени), что создавалось впечатление, будто он знал всё заранее, до рождения. Однажды мать, вызванная для внушения классной руководительницей - "читает на уроках посторонние книги, разговаривает сам с собой", - с горечью призналась, что он родился уже говорящим. Думаю, это было преувеличение, но небольшое. Он рассказывал мне сам, и в это уже можно вполне поверить, что читать научился в два с половиной года, за несколько минут, по первой попавшейся брошюрке о противопожарной безопасности. Выспросил у сестры, что такое значат эти букашки, - и всё...

Писать научился тоже сразу сам, из чистого удовольствия, переписывая книжки, особо понравившиеся. Оттого почерк его так и остался раздельным, мелкопечатным, будто отстуканным на машинке. Он не понимал, как можно делать грамматические ошибки, если только не ради смеха. Так и не поверил мне, что можно всерьёз не знать, как пишется "до свидания"...

Во втором классе уверял меня, будто отлично помнит, как его зачинали (подробное захватывающее описание) и даже как жил до зачатия, по отдельности в маме и папе. "А до этого в бабушке и дедушке?" - спросил я наивно-материалистически. "Ну нет, - ответил он со снисходительной усмешкой, - в бабушек и дедушек я уже давно не верю, это пройденный этап. В астралы родителей меня ввела медитация из Тибета, знаешь страна такая? Там живут далай-ламы и летучие йоги". - "А что такое астралы? Это самое, да?" - "Дурак. Это то, что остаётся у привидений, понятно?" - "Сам дурак, так бы я и сказал. А мордитация? Колдовство, что ли?" - "Медитация?.. Ну, приблизительно. Сильный астрал может повлиять на переход из существования в существование. До этого рождения я был гималайской пчелой". "А я кем?" - "Ты?.. Трудно... Может быть, одуванчиком".

Книги работали в нём как ядерные реакторы. Очень быстро сообразив, что бесконечными "почему" от взрослых ничего не добьёшься, пустился в тихое хищное путешествие по книжным шкафам. Скорочтению обучаться не приходилось, оно было в крови - ширк-ширк! - страница за страницей, как автомат, жуткое зрелище. И пока родители успели опомниться, вся скромная домашняя библиотека была всосана в серое вещество.

На всякого взрослого от смотрел прежде всего как на возможный источник книг и приобрёл все навыки, включая лесть, чтобы их выманивать, хотя бы на полчаса. Тексты запоминал мгновенно, фотографически. "Пока ещё не прочёл, только запомнил, сказал он мне как-то об одной толстой старинной книге по хиромантии, - пришлось сразу отдать".




Далее: Эном
Назад: Теория неуместности