"Кастет, прости, прошу тебя, друг единственный, пойми и прости!

Из-за меня у вас развалился вечер, я виноват, но поверь, я не хотел этого, не обиделся и не хотел обидеть, ушёл просто из-за бессмысленности... Не свою музыку можно слушать какое-то время, но потом это становится исчезновением... А бутылочка с поцелуйчиками... Ты великий мастер сдерживать тошноту, только зачем, Кастет?..

Пойдём дальше, пойдём дальше вместе!.. Помнишь, ты сам заметил, что когда мы хотим быть похожими, не получается, а когда хотим отличаться, делаемся похожими?.. Друг к другу идти долго, Кастет, может быть, вечно...

Я обещал рассказать тебе тот повторяющийся сон ПРО ТЕБЯ - да, я в нём становлюсь почему-то тобой... Ты идёшь в гору, к вершине - она завёт тебя, ты не можешь не идти, она тянет, всё твоё существо к ней стремится... Идёшь с попутчиками, дорога всё круче, попутчики отстают... Но ещё один рядом... Ты с ним говоришь, что-то объясняешь и вдруг обнаруживаешь, что язык твой ему непонятен. Попутчик смеётся и говорит: "Обрыв. Разве не видишь? Дальше некуда". Исчезает... А ты карабкаешься - дороги уже нет, только скалы и никакой растительности, и ветер пронизывает... Чтобы не было страшно, говоришь сам с собой... И вдруг правда - ОБРЫВ! ТВОЙ ЯЗЫК СТАНОВИТСЯ НЕПОНЯТНЫМ ТЕБЕ САМОМУ. Ты смеёшься и плачешь, потому что Твоя Вершина осталась в недосягаемости... И тогда... И тогда ты прыгаешь вниз, в пропасть, Кастет, - и вдруг молния, и ты летишь на ней, ты летишь на молнии - ты не падаешь, ТЫ ЛЕТИШЬ!.."

Одно из его посланий после очередной нашей ссоры. Я почти всё выбрасывал, иногда даже не дочитав до конца...

К восьмому классу Академик ещё не сильно вытянулся, но уже приобрёл черты нежной мужественности: над детским припухлым ртом появилась тёмная окантовка; волна вороных волос осветила выпуклость лба; глаза под загустевшими бровями - две чашки свежезаваренной мысли - обрели мерцающий блеск и стали казаться синими. Притом, однако же, несколько ссутулился, стал каким-то порывисто-осторожным в движениях...

Когда я, как бы между прочим, поинтересовался, не имеет ли он ещё определённого опыта и не собирается ли перейти от теории к практике, он вскинул брови и легко улыбнулся. "Я пока сублимируюсь". - "Это ещё что?.." - "Подъём духа энергией либидо". - "Либидо?.." -"Ну влечение... Питаешься, как от батареи. Стихи, музыка, мысли... И хорошее настроение, если справляешься". - "А если не справляешься?" - "Ну, тогда... Как можно реже и равнодушнее". - "А девчонки... а женщины? Ты что, не хочешь?.." - "Ну почему же. Только со своей музыкой, не чужой. Имею в виду маловероятную любовь". - "Маловероятную?.." - "Примерно один шанс из миллиона. А всё прочее сам увидишь... Безумная скука". - "Вообще-то да, в основном гадость. А всё-таки... А вот иногда во сне..." - "Физиология, не волнуйся. Там, во сне, если только не боишься, можешь узнать очень многое..."

Я ещё просил его иногда кое-что переводить с запятерского. Один раз, помню, назойливо пристал с требованием объяснить, что такое "гештальт". Как раз в это время я увлёкся лепкой. Могучая тяжесть растопыренной ладони творца, погружающейся в первозданную глину...

-Гештальт - это вот, а?.. Берёшь кусок гипса, здоровый такой - хап, а он у тебя под пальцами - бж-ж, расплывается, а ты его - тяп-ляп, и получается какая-нибудь хреновина, да? Это гештальт?

-Ну ты где-то интуичишь... Организация восприятия... Любая хреновина может иметь гештальт, может и не иметь, но если изменить восприятие... Возможность смысла, возможность значения, понимаешь? В структуралистской логике... Он прервался и жалобно на меня посмотрел.

И вдруг я осознал: всё... Тот самый обрыв. Я больше не мог за ним подниматься. Я уставал, задыхался, катился вниз, а он УСТАВАЛ СПУСКАТЬСЯ. Играл нам общедоступные шлягеры, а меж тем в висках его, выпуклых шишковатых висках с радарами ушей, звучали инструменты, которых нет на земле. Всё дальше, всё выше - он не мог этому сопротивляться...

...Но там, наверху, там холодно. Там - никого. Только призраки тайных смыслов и вечных сущностей, там витают они в вихрях времён и пространств... Там космически и страшно палят сонмы солнц, никому не ведомых, и от одиночества в тебе застревает страх...

Скорее же вниз, на землю, в Обыкновению, в семейный уют! Пойдём в кинотеатр "Заурядье" - хоть всё видано-перевидано, зато тепло от людской тесноты и мороженного эскимо...

Всякий обыкновенец, не отдавая себе в том отчёта, прекрасно чувствует, с ним собеседник внутренне или нет. Отсутствие не прощается. Почему-то вдруг, когда все мы стали стараться прибавить себе солидности, именно Академик продвинулся в отчебучивании разных штук, словно бы отыгрывал недоигранное: то вдруг вскочит на стол, выгнет спину и мерзейшим образом замяукает, то преуморительно изобразит происхождение человека из червяка, или наоборот...

К нему перестали приставать бывшие доводилы, зато появилось нечто худшее - спокойное отчуждение.

Он пытался объяснить...

Как раз где-то в то время его озарило. Обрушилось, навалилось:

НЕ ВЕДАЕМ, ЧТО ТВОРИМ

Моя теперешняя формулировка, вернее, одна из классических. А у него, всего лишь подростка, - вундеркиндство было уже ни при чём - это было мысле-состоянием, мысле-ощущением, всеохватным, невыразимым, паническим. Всё вдруг начало кипеть и тонуть в голове, какой-то всемирный потоп:

НЕ ВЕДАЕМ, ЧТО ТВОРИМ!
СЛЕПЫ!
СЛЕПЫ ИЗНУТРИ!
НЕ ВИДИМ СЕБЯ!

Волны самочувствия, ткань общения - сплошная стихия, в которой барахтаемся, топя себя и друг друга, - вот так как-то могу это выразить теперь за него, менее чем приблизительно...

А между тем - и это пронзило! - существует и
ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОЗРЕНИЯ -
МОЖНО! -
видеть, понимать, совершенствовать! Можно видеть и можно ведать! И как можно скорее надо это у-видеть, у-ведать, скорее!..

Несмотря на страсть к объективности, он был уверен, как все мыслящие мальчики, что лишь он один озарён высшим светом, что это предчувствие, предзнание, предсовершенство (как легко заменить "пред" на "бред") явилось ему в порядке исключения, а не правила. Тёмная вселенская ответственность возлегла на его плечи...

Ему казалось, и не без некоторых оснований, что всё уже готово, что вот тут, в этой шишковатой коробочке, уже имеется плёнка, на которой всё-всё отснято, всё "почему" и "как" - только проявить... Казалось, что даже с непроявленной плёнки можно кое-что прочитать: если хорошенько всмотреться туда, внутрь, то видны какие-то летучие линии и значки, что-то вроде нотной записи, бегущей по экрану, то самое, что при бессоннице или температуре, если только чуть-чуть надавить на закрытые веки, превращается в волшебный, управляемый легчайшими прикосновениями калейдоскоп, - сказочная, несравненная мозговая живопись... Всецветное царство наук и искусств, ясновидение, будни будущего...



Далее: Странный прыжок
Назад: Маэстро заединичья