...Хорошо, докажу вам, что и обыкновенного в нём было чересчур много.

Кем-кем, а психологом Клячко был никудышным. Всё время, покуда я его знал, в общении оставался не грани неприспособленности. Влиться в массу, создать себе в ней удобную роль или маску - то, чему обычный человечек стихийно обучается уже где-то в конце первого десятилетия жизни, - для него было, по всей видимости, непосильно. Прочёл уйму книг, в том числе и по психологии, но с реальными отношениями это никак не связывалось.

Некоторые всплески, правда, удивляли. Например, с точностью почти абсолютной мог угадать, кто из класса когда будет вызван к доске, спрошен по домашнему заданию и т.п., особенно по математике, истории и зоологии...

Легко себе представить, сколь ценной была эта способность в наших глазах и как поднимала нашу успеваемость. Как он это вычислял, оставалось тайной.

Предугадывать, когда эти же самые учителя спросят его самого, он не умел; впрочем, ему это и не было нужно.

Ещё помню, как-то, в период очередной моей страдальческой влюблённости, о которой я ему не сказал ни слова, Клячко вдруг явился ко мне домой и после двух-трёх незначащих фраз, опустив голову и, отведя в сторону глаза, быстро заговорил: "Я знаю, ты не спишь по ночам, мечтаешь, как она будет тонуть в Чистых прудах, а ты спасёшь, а потом убежишь, и она будет тебя разыскивать... Но ты знаешь, что тонуть ей придётся в мелком месте, потому что ты не умеешь плавать. И ты думаешь: лучше пусть она попадёт под машину, а я вытолкну её из-под самых колёс и попаду сам, но останусь живой, и она будет ходить ко мне в больницу, и я поцелую ей руку. Но ты знаешь, что ничего этого никогда не будет..."

Я глядел на него обалдело, хотел стукнуть, но почувствовал, что из глаз текут ручейки. "Зачем... Откуда ты всё узнал?" - "...У тебя есть глаза".

- И вы говорите, что никакой психолог...
- А вот представьте, при эдаких-то вспышках этот чудак умудрялся многое не понимать, просто не видеть.

Не чувствовал границ своего Запятерья. Не догадывался, что находится не в своей стае, что его стаи, может быть, и вообще нет в природе... Не видел чайными своими глазами, а скорее, не хотел видеть, что была стенка, отделявшая его от нас, стенка тончайшая, прозрачная, но непроницаемая. Мы-то её чувствовали безошибочно.

Он был непоколебимо убеждён, что назначение слов состоит только в том, чтобы выражать правду и смысл, вот и всё. Никакой тактики. С шести лет всё знавший о размножении, не понимал нашего возрастного интереса к произнесению нецензурных слов - сам если и употреблял их, то лишь сугубо теоретически, с целомудренной строгостью латинской терминологии. Но кажется, единственным словечком, для него полностью непонятным, было всем знакомое, простенькое - "показуха".

В четвёртом классе лавры успеваемости выдвинули его звеньевым, и он завёлся: у звена имени Экзюпери (его идея, всеми поддержанная, хотя, кто такой Экзюпери, знали мало) - у экзюперийцев, стало быть, - была своя экзюперийская газета, экзюперийский театр, экзюперийские танцы и даже особый экзюперийский язык. С точки зрения классной руководительницы, однако, всё это было лишним - для неё очевидно было, что в пионерской работе наш звеньевой кое-что неправильно понимает, кое-не-туда клонит. После неофициальной докладной Чушкина, претендовавшего на его титул, Клячко был с треском разжалован, на некоторое время с него сняли галстук. Обвинение звучало внушительно: "Противопоставляет себя коллективу". Хоть убей, не припомню, чтобы он себя кому-либо или чему-либо противопоставлял. Народ организованно безмолвствовал. Я был тоже подавлен какой-то непонятной виной... Решился всё же попросить слова и вместо защитной речи провякал вяло и неубедительно, что он, мол, исправится, образумится, дайте срок, он больше не будет. Академик заплакал. "Тут чья-то ошибка, - сказал он мне после собрания, может быть, и моя. Буду думать".

Результаты размышления остались мне неизвестны.

Не постигал он и того, почему получает пятёрки. Удивлялся: даже заведомо враждебные, придирающиеся учителя (было таких двое или трое, его не любивших, но среди них, к несчастью, наша классная руководительница) ставят эти самые пятёрки с непроницаемой миной, скрипя сердцем (моё выражение, над которым Клячко долго смеялся), - что же их вынуждает?

А всем было всё ясно, всё видно, как на бегах. Да просто же нельзя было не ставить этих пятёрок - это было бы необыкновенно. Учительница истории вместо рассказа нового материала иногда вызывала Клячко. Про Пелопоннесскую войну, помнится, рассказывал так, что нам не хотелось уходить на перемену. "Давай дальше, Клячко! Давай ещё!" (У Ермилы особенно горели глаза.)

Однажды вместо "Лишние люди в русской литературе" (сравнение Онегина и Печорина по заданному образцу) написал некий опус, озаглавленный "Лишние женщины в мировой классике". Произведение горячо обсуждалось на педсовете. "У нас в школе было только трое мужчин: пожилой математик, физкультурник и завхоз.) Потом стал, что называется, одной левой писать нечто приемлемое. Кстати сказать, он действительно хорошо умел писать левой рукой, хотя левшой не был. А один трояк по географии получил за то, что весь ответ с ходу зарифмовал. "Что это ещё за новости спорта?" - поморщилась учительница, только к концу ответа осознавшая выверт. Он усиленно замигал. "Ты, это, зачем стихами, а?" - с тревогой спросил я на перемене. "Нечаянно. Первая рифма выскочила сама, а остальные за ней побежали".

За свои пятёрки чувствовал себя виноватым: не потел, не завоёвывал - дармовщина. Но всё же копил, для себя, ну, родителям иногда...

Хорошо помню, как из-за одной из троек (всего то их было, кажется, четыре штуки за всё время) Клячко долго с содроганием рыдал... А потом заболел и пропустил месяц занятий.

- Однако ж он был хрупок, ваш Академик.
- Да, но странно - казуистические двойки за почерк, к примеру, или за то сочинение не огорчали его нимало, даже наоборот.

Пусть, пусть будет пара, хромая карга, кривым глазом глядящая из-под гроба! Стазу чувствуешь себя суровым солдатом, пехотинцем школьных полей - такие раны сближают с массами. Ну а единица, великолепный кол - этого Академик не удостаивался, это удел избранных с другого конца. Кол с вожжами (единица с двумя минусами) был выставлен в нашем классе только однажды, Ермиле, за выдающийся диктант: 50 ошибок - это был праздник, триумфатора унесли на руках, с песней, с визгом - туда, дальше, в ЗАЕДИНИЧЬЕ...




Далее: Неиспользованная победа
Назад: О типичности